Так или иначе мы все сталкиваемся с системой здравоохранения. Эта сфера — в прямом смысле слова жизнеобеспечивающая. Но как она функционирует сегодня? Что чувствуют врачи, от которых зависит наше с вами благополучие? И что мешает комфортно чувствовать себя пациентам?

Об этом корреспондент «Правды» Ольга Яковенко поговорила с доктором медицинских наук, членом Санкт-Петербургского городского комитета КПРФ, человеком с многолетним опытом управления в медицине — Александром Алексеевичем Редько.

— Здравствуйте, Александр Алексеевич! Наш разговор сегодня — об организации здравоохранения. Расскажите, пожалуйста, читателям «Правды», какими «недугами» больна современная система и что может стать лекарством для её исцеления.

— Давайте начнём с лечения. И одновременно я постараюсь объяснить, почему именно это «лекарство» сегодня жизненно необходимо. Нужно вернуть в медицину принцип Семашко. Его суть проста: качество помощи должны определять профессионалы, а не чиновники.

Чиновники не должны держать врачей в финансовой зависимости от своего расположения. Финансирование должно зависеть не от чьего-то желания, а от объективных показателей качества. И такие показатели есть! Никто не вправе произвольно менять распределение зарплат.

Но сегодня администратор медучреждений получает уже не в 2—3, а в 10—15 раз больше рядового врача. Власть главврача становится абсолютной, почти феодальной. Он может творить что угодно. Мы должны вернуть старую систему объективной оценки. Для этого и существовали лечебно-контрольные комиссии (ЛКК) и советы трудового коллектива.

Приведу пример из своего опыта. С 1987 по 1996 год я был главным врачом крупной ленинградской больницы. У меня в зарплате сотрудников было шесть составляющих, и в итоге лучшие получали в восемь раз больше, чем в среднем по городу.

Запомнилась история: иду на работу, а санитарка операционного блока несёт свой собственный тазик. Спрашиваю: «Зачем?» Отвечает: «От снабженца не дождёшься, а за несортированный мусор у меня снижают трудовой коэффициент. Проще купить самой». Представляете? Уже не из больницы тащат, а в больницу несут! Почему? Потому что людям это стало выгодно. Больница стала для них и источником дохода, и самоуважения. Они почувствовали себя полноправными членами коллектива, своего рода «акционерами» — притом что у нас в больнице не было хозрасчёта. Мы не брали с пациентов ни копейки.

— Как же тогда удавалось внедрять новые технологии?

— Вот яркий пример: в отделении ортопедо-травматологии средний койко-день («койко-день»— экономическая условная единица, равная суткам пребывания одного человека, занимающего спальное место. — Прим. ред.) по городу был 52. И бюджет платил больнице за эти 52 дня. Но наш заведующий внедрил никелид титана — металл с памятью формы. Он обхватывает отломки кости при нагреве так, что пациент после операции может встать на ногу. Вместо 52 дней в гипсе человек через неделю уходил домой на своих ногах.

И что же? За те же 52 дня я вылечивал не одного, а шестерых больных. И больница получала за каждого, как прежде! В результате отделение травматологии стало финансовым донором для всей больницы. Оно доплачивало анестезиологам и другим смежным специалистам. А если у прооперированного пациента случался инфаркт, то травматологическое отделение доплачивало уже кардиологам за его лечение.

Возникала сложная, но эффективная система взаимоотношений. В её основе всегда лежали качество и результат. Если больного выписали, а он вскоре вернулся с тем же диагнозом (такое случалось крайне редко), отделение лечило его уже за свой счёт. Поэтому врачи были кровно заинтересованы в качестве.

Пациенты в этой системе ничего не платили, а качество поощрялось рублём. Так работала система Семашко, которую усовершенствовал Святослав Фёдоров в своих глазных клиниках. Я же применял её в многопрофильном стационаре. Это и есть народные предприятия в здравоохранении, где каждый заинтересован в успехе общего дела.

— Что же изменилось и почему сегодня все иначе?

— Сегодня всё наоборот. Коллективной деятельности нет. Теперь заинтересованы в том, чтобы люди приходили в больницу почаще, оставляли побольше денег, но лежали меньше. Недолеченный пациент возвращается — и больница снова получает деньги от страховой компании.

Это система, при которой человека вынуждают доплачивать. Типичный разговор в травмпункте: «Вам можем поставить бюджетный стержень, но он сломается через год-два. Или доплачиваете 80 тысяч, и ставим хороший, на всю жизнь». Так сейчас везде — от стоматологии до кардиологии, где решается вопрос о протезировании клапанов сердца.

Почему так? Потому что из 28 тысяч заводов, выпускающих медтехнику в России, только 12% оборудования и расходников — отечественные. Остальное — импорт. Понимая свою зависимость, мы переориентируемся с Запада на Восток. Однако Восток предлагает товары за те же деньги, но худшего качества.

А наша промышленность неконкурентоспособна из-за коррупции. Например, отечественный наркозно-дыхательный аппарат в четыре раза дешевле западного аналога. Но когда главный врач покупает «Дрейгер» или «Хьюлетт-Паккард», он знает: в цену заложены 30—40% «дистрибьюторских», которые поделят с ним. Конечно, ему выгоднее купить дорогой импортный аппарат — и престижно, и в карман что-то перепадёт.

Вот и получается, что закон об импортозамещении не выполняется. Наши медики работают на «Сименсах», «Дженерал-Электриках» и «Хьюлетт-Паккардах». Чем дороже — тем «эффективнее» и тем сытнее главный врач.

— Вы говорили, что при Советской власти здравоохранение было искусством. Что вы имели в виду?

— Представьте два круга, один в другом. На Западе внутренний круг — это действия врача, работающего в системе доказательной медицины. То есть они подтверждены доказательствами: КТ, УЗИ, анализами, которые замыкают внешний круг. И они никогда не пересекаются с внутренним. Иначе — суд и миллионные иски. Западный врач не переступает очерченной приборами границы дозволенного.

В советской системе всё было наоборот. Внутренний круг — это наши скромные аппаратурные возможности: рентген, эндоскоп, советские лабораторные аппараты. А внешний, большой круг — это искусство врача: пощупать, послушать, понюхать, увидеть то, что не запишешь ни в одном протоколе. И подтверждения своей органолептике в виде доказательств врач почти не получал. Поэтому ему было просто необходимо умение думать, развивать свою интуицию, тренировать свои органы чувств и совершенствоваться в искусстве врачевания.

А результаты-то были лучше только потому, что врач непрерывно мыслил. Сегодня мы догнали Запад по технике, но начали стремительно терять искусство врачевания. Мы стали доверять цифре и не доверять себе.

Помню, доктор приходит и говорит: «Александр Алексеевич, я сегодня больничному фотокалориметру не верил. Больной анемичный, а гемоглобин на приборе в норме». Врач верил своему глазу больше, чем технике, и оказался прав.

Сегодня же в крупных лабораториях, где в день обрабатывают сотни проб, одна выпавшая пробирка сдвигает все номера. И 360 человек получают неверные анализы, а значит, и неверное лечение. Кто это проконтролирует? Врач-лаборант больных не видит.

Раньше, если врач УЗИ ошибался, на пятничном разборе ему тут же указывали на ошибку. Он учился. Сейчас он в потоке, он не видит отдалённых результатов своей работы. Техника стала лучше, а смертность и заболеваемость — выше. Удовлетворённость пациентов — ниже.

— А что происходит с первичным звеном: с поликлиниками и фельдшерско-акушерскими пунктами (ФАП)?

— Профилактики нет. Её уничтожили. Сила нашей системы была в первичной медицинской помощи. У нас было 4,9 тысячи центральных районных больниц (ЦРБ). Осталось 400 — всего 10%. 2,9 тысячи поликлиник закрыли. 82 тысячи населённых пунктов исчезли с карты за постсоветский период.

Сократив первичку, мы получили поток запущенных больных в дорогих федеральных центрах. А когда болезнь запущена, никакие технологии не помогут. В онкологии, например, на первой стадии — 100% излечения, на четвёртой — 100% летальности. Заболевание одно, а результат противоположный.

Наша главная задача — вернуть первичную медицинскую помощь, сделать ставку на профилактику. Вернуть санатории и профилактории, которые массово распродали. Восстановить цеховую медицину на предприятиях.

Сегодня у нас не здравоохранение и даже не медицина. У нас — «управление экономикой лечебных организаций». Качеством помощи никто не занимается. Здоровьем — и подавно. Его даже не диагностируют.

Хотя по приказу минздрава в нашем городе, например, работают 22 центра здоровья для взрослых и 9 для детей. Туда можно прийти бесплатно и получить оценку состояния своего здоровья. Но никто об этом не знает! Значит, власти это не нужно.

Мы потеряли жёсткую систему управления качеством медицины. Целью стали деньги. А лечить-то надо людей.

Источник: газета «Правда», №125 (31762) 13 ноября 2025 года, 2 полоса